идем сторожить лошадей дед с нами». Это «дед с нами» неприятно царапнуло меня, точно не будь этих слов, и смысл первого послания был бы иным. Я написала бабушке записку, не забыв упомянуть, что дед Руслана «с нами», и, когда старая кукушка в гостиной прокашляла одиннадцать раз, я подошла к окну и, задержав дыхание, выпрыгнула – точно за белой чертой подоконника был не знакомый бабушкин палисадник, а холодный омут Казачьего Ерика, где нам запрещалось купаться.

Руслан ждал меня у колодца верхом на своем коне Кариме – это был крупный дончак, в темноте он показался мне огромным, и я никак не могла влезть в седло: конь злился и отстранялся от меня, но вот какая-то сила все же втащила меня наверх, и Карим сразу полетел в темноту широкой размашистой рысью. Первые мгновения я пыталась держаться за луку седла и не прикасаться к напряженной спине чужого мне человека, непонятно как и зачем вдруг оказавшегося рядом, но это было невозможно – плавная рысь Карима сменилась неровным галопом, и мне казалось, что под нами не конь, а взбесившиеся качели, летящие над обрывом, и я вцепилась в эту чужую каменную спину такими же каменными руками, не чувствуя ничего, кроме ужаса.

Мне было так страшно, что я не сразу заметила, как темная ночь превратилась в розоватые сумерки и конь пошел шагом. Вокруг нас колыхалось розовое море – словно мы вдруг оказались не в знакомой донской степи, а где-то на Марсе, как его показывают в некоторых фильмах. Гигантская луна алела в темном небе, точно бутон марсианского цветка с невидимым стеблем, всасывающий в себя соки и цвет из того розового тумана, что окружил нас. Мы остановились, Руслан спрыгнул с коня и сказал:

– Чудесно, да?

Я не могла ответить. Ужас, который сковывал меня во время скачки, превратился в какое-то непередаваемое восхищение и странное чувство сопричастности всему, что было вокруг – конь был мной, степь была мной, эта розовая ночь и страшная луна были мной, тишина, которую иногда нарушали испуганный крик кулика и тревожный стрекот кузнечиков, была мной. Если бы я издала хоть звук, меня бы просто затопило этим чувством, потому что – да, да, это было чудесно! Мы вдруг оказались в той единственной точке вселенной, где зарождается волшебный смысл бытия, в том месте и мгновении, которое дарит влюбленным непостижимую силу и понимание всего, что было, и всего, что будет.

Руслан помог мне слезть с коня, а потом мы пошли рядом, точно знали друг друга давным-давно, много жизней подряд. Он рассказывал мне о степи, которая была ему домом, – Руслан не был гостем в нашей деревне, он здесь родился и вырос, как до этого здесь родились его отец и дед, и прадед, и много лет его семья растила и берегла на этих просторах коней. Прадед Руслана был знаменитым коннозаводчиком, отец – прославленным наездником, чье имя гремело среди знатоков спортивного конкура; Руслан мечтал пойти по отцовским стопам. Он рассказывал непонятные вещи о породах лошадей, о преимуществах табунного содержания, о своем любимом Кариме и его сыне (которого он мне скоро покажет) с таким доверием, точно я уже была частью его жизни, и пока он рассказывал, я была ею! Если бы он говорил о луне, которая пылала над нами, или о самолетах, или о поездах, я бы слушала его с таким же глубоким чувством принятия.

Но это чудо первой любви, как и положено чуду, длилось недолго. Подул горячий ветер, и хрупкое волшебство рассеялось – розовый туман был всего лишь отблеском огня, который стеной стоял где-то впереди: степь действительно горела, поэтому ночь казалась такой светлой. Невыносимо запахло гарью, в сумеречном воздухе кружились черные хлопья сгоревшей травы; точно траурные бабочки, они липли к рукам, лицу, одежде, и стало понятно, что мы дошли до того места, где дед Руслана и еще несколько человек из деревни охраняли табун, который они пригнали с другой стороны Казачьего Ерика – там, на другом берегу, находилась конеферма, и там сейчас бушевал пожар.

Когда мы подошли к месту ночлега табунщиков, навстречу нам выбежал старый алабай – он стоял на границе лишь ему известной черты и, зажмурив глаза, рычал.

– Тю, Ушкуй! Свои!

Пес завилял обрубком хвоста, но продолжал рычать. Руслан еще раз шикнул на него, и мы прошли мимо, к маленькому костерку, вокруг которого прямо на земле лежали какие-то люди. Один человек сидел – это был дед Руслана. Он поднял голову, когда мы подошли, и посмотрел на Руслана. Потом он подошел к нам, продолжая смотреть только на Руслана, взял за повод Карима, позвал Ушкуя и ушел в темноту – ни единого знака того, что он узнал меня! Ни единого знака, что он меня видел вообще! Меня бросило в жар от такого приема, чувство счастья, которое меня переполняло еще несколько минут назад, исчезло, уступив место неловкости и непониманию. Что я здесь делаю среди ночи, кто все эти люди? Наверное, Руслан переживал что-то похожее, он не смотрел на меня больше и сердито бросал сухой кизяк в почти потухший костер.

– Будешь чай?

Я кивнула, а потом мы долго пили горький чай, молчали и прислушивались к темноте вокруг. Стрекот кузнечиков и мирный храп пастухов иногда прерывало какое-то гудение в небе за рекой, а следом на ним раздавалось странное уханье и шипение, после чего нас обдавало горячей волной воздуха, в котором плясали черные пластинки сгоревшей травы, – казалось, что за рекой беснуется огромный дракон. На каждое рычание этого таинственного дракона откликались собаки и лошади, скрытые от нас темнотой.

– Это самолеты, тушат пожар с воздуха, – сказал Руслан, увидев, как я пролила чай, вздрогнув после очередного шипения. – Часто стали летать, беда, видно. Пойдем, надо проверить лошадей.

И мы пошли в сероватый мрак, Руслан впереди – я за ним. Вокруг нас паслись лошади, принадлежащие семье Руслана. Часть табуна стояла в наспех сколоченных левадах, а часть паслась, стреноженная. Нам нужно было проверить путы на ногах тех лошадей, которые бродили на свободе. Слово «путы» я слышала раньше только на уроках литературы или истории, что это такое, представляла смутно. Оказалось, что это такая веревка толщиной с два моих пальца, определенным образом завязанная чуть ниже или выше коленей передних ног лошади; веревка не мешала им двигаться шагом, но и не давала подняться в рысь или галоп и быстро сбежать. Мы подходили к каждой лошади, которую находили в тумане, я светила фонариком, а Руслан, не забыв сказать что-то ободряющее потревоженной лошади, проверял узлы на веревках. В жидком свете фонарика лошади казались призрачными, нереальными, да и мой спутник все больше напоминал чародея: от него исходила какая-то сила, которая мгновенно подчиняла его воле все вокруг нас – туман редел и расступался перед ним, кони послушно стояли, а я не могла оторвать взгляда от его ловких рук, от его длинных пальцев, которые быстро скользили по ногам лошадей, а иногда оказывались у меня на плече или груди, чтобы поправить куртку, которую он на меня накинул. Руслан показывал своих любимцев с такой гордостью, точно это были не кони, а редчайшие бриллианты в сокровищнице короля, и мне, городской девочке, которая видела лошадей только на картинках или в поле, где они казались чем-то вроде нарисованного задника в спектакле, эти животные вдруг стали родными.

– Устала? Не хочешь вернуться?

Еще как устала! Но вернуться, сейчас, когда утраченное волшебство нового для меня чувства стало опять разгораться? Я покачала головой.

– Тогда я покажу тебе Шуликуна – чистый бес, но как хорош! Пришлось одного привязать, ужасно ревнует меня ко всем, резвость и выносливость у него невероятные, а прыгает так, точно у него есть крылья!

Я слушала Руслана и кивала, точно все понимала, и готова была идти за этим голосом куда